Некрологи пишут сразу по смерти человека. Тяпина смерть обрушилась на его близких, тех, кто его любил, тяжкой болью, которую не отлить в слова. Потому некролог этот смог появиться только сейчас, через 21 день после его ухода. Прости, Тяпа... Написать о тебе – это все, что я могу еще сделать для тебя.

Его знали и любили тысячи людей. Он был героем не одной телепередачи, вдохновителем книг и диссертаций. Был символом научных событий и присутствовал лично на международной конференции по гуманизму и экуменизму в 2004 году. Его фото хранилось у Папы Римского – Иоанна Павла II. Его благословляли представители многих вер и христианских конфессий, а он присутствовал на богослужениях в храмах и слышал проповедь Любомира Гузара в храме св. Юра.

Он был, вероятно, единственным в мире котом, летавшем на дельтаплане и обожавшем плавать в открытом море: и на всевозможных плавсредствах – корабликах, лодках, на матрасе и просто так, в личном спасательном жилетике, крошечном, оранжевом, сделанном из надувного нарукавника, – плавать, получая удовольствие от того, что движения его тоненьких лапок приводят к такому изумительному результату. Он не раз обошел все Карпаты пешком и облазил весь Крым: встречал рассвет на мысе Фиолент, радовался феерическому ночному свечению древних вод Херсонеса, взбирался по кручам Разбойничьей бухты, дышал миллионолетним воздухом пещер – Мраморной, Эмине Баир Хосар, Кизил Коба. Он трижды покорял Ай-Петри и дважды – Тростян и Пысану. Он не успел подняться на Говерлу...

А как солнечно, с улыбками и добрыми пожеланиями обслуживали его в экзотических восточных ресторанах Коктебеля и Судака, в тихих уютных кафе Ужгорода и Рахова – принося отдельное блюдечко с теплым бульоном, угощая свежевзбитыми сливками или нарезая колбаску тонкими ломтиками – специально для него! Как распахивались от удивления, превращаясь в чайные блюдца, как вспыхивали восторгом его золотисто-зеленые глаза, когда он плавно раскачивался в такт движению верблюда, восседая на его широченной спине! Как робел, прикасаясь к лапе живого медведя, и чутко прислушивался к дыханию дельфина, прижимаясь к его блестящему боку! Но больше всего он любил смотреть на слонов: в зоопарке, пройдя туда, как обычно, контрабандой, он нетерпеливо проходил мимо вольеров с кошачьими (львы вообще не производили на него впечатления) и спешил к слоновнику, замирая от восхищения перед этими великанами. Удивительно: ведь он был такой совсем маленький...

Он прожил восхитительную, насыщенную впечатления и приключениями жизнь. (О, если бы она длилась дольше... Господи, если б еще хоть несколько лет, несколько месяцев, несколько дней...)

Но не в этом его особенность, его очарование и волшебство. Самое безобидное, самое беззащитное существо изо всех живших на Земле, Тяпа излучал странный и светлый покой. Все, кто соприкасался с ним, кто держал его на руках, кто спал с ним бок о бок, переживали это удивительное, невероятное умиротворение, исходящее от него, – убаюкивающее и мягкое. Словно он, этот кот-человечек, излучал мировой покой и любовь. Его принимали за маму и сладко засыпали рядом с ним котята и щенята, птенцы и козлята, мышата и человеческие младенцы – дети всех живых существ Земли (мы специально садили на него индюшат и цыплят – через несколько секунд они засыпали). А обезьяны при встрече обязательно пытались накормить его самым вкусненьким – бананом или апельсинкой.

Однажды в Ялте обезьянка-киевлянка, приехавшая на заработки с хозяином-фотографом, неожиданно для всех бросилась к нему и ... выкрала! Поглазеть на зрелище – обезьянка носилась по пляжу с непонятным пушистым существом на руках, уворачиваясь от хозяина и бережно прижимая драгоценную ношу к груди – сбежался весь пляж. Пойманная, она никак не хотела расставаться с обретенным «дитём» и все пыталась накормить его грудью.

Да, он излучал Любовь. Ту, которая творит мир. Ту, которая удерживает его в бытии. Ту, которой жив человек и без которой он умирает. Любовь, о которой писали Аврелий Августин и Олесь Бердник, Габриэль Марсель и Айрис Мёрдок. Он маленький и беззащитный, он, который без помощи не мог прожить и нескольких дней, который самостоятельно не мог ни есть, ни пить, он, который запутывался в ножках стула и тихонечко, еле слышно плакал, пока его не заметят и не вызволят «из плена», он – был Великим Котом. Или – не котом. Просто – Великим.

Так получилось, что Тяпа в действительности котом не был. Не в переносном – в прямом смысле слова. Что есть человек? Существо разумное. И – сострадающее. Потому и разумное, что – сострадающее. А не наоборот. Потому что сострадание, как, впрочем, и разум, это форма определяющего для человека действия – умения БЫТЬ ДРУГИМ. Каждое живое существо рождается, уже в теле своем, в его строении и структуре неся родовые признаки – некоторые действия, присущие его и только его роду: собака будет лаять, даже если никакая другая собака ее этому не учила, даже если слепым щенком она была взята людьми и ими воспитана, и в жизни своей еще не встречалась с другими себе подобными. И котенок, с рождения воспитанный исключительно людьми, не нуждается в примере, чтобы научиться лакать молочко из блюдца: вам нет нужды вставать на четвереньки и демонстрировать ему как это делается – жажда и строение тела сами подскажут ему способ его действий. И, наоборот, лошадь, сколько бы вы не учили ее лазать по деревьям, научиться этому не способна – нет у нее когтей, а есть копыта, которые забраться на дерево не позволяют. И только человек построен таким удивительным универсальным образом, что, от рождения лишенный массы безусловных рефлексов, присущих другим существам, чтобы выжить, нуждается в обучении хоть какому-нибудь способу действий. От того, кто и какому способу действий его научит (другой человек, обезьяна или собака, или волк, или кот и пр.), зависит не только то, КАКИМ человеком он будет, но и БУДЕТ ли он человеком вообще. Сможет ли говорить по-человечьи или только лаять, будет ли ходить по земле на ногах или же бегать на четырех, а то и прыгать с ветки на ветку. И разуму он тоже научается – если есть от кого. А не от кого – так и не научится. Только человек, таким образом, существо, родовая сущность которого состоит в отсутствии всякой сущности.

Ее, эту родовую сущность (т.е. способ действий и жизни) каждому человеку после рождения еще предстоит обрести. Процесс обретения сущности (обучения способу действий: способу хождения, поглощения пищи и утоления жажды, способу согревания себя в холод и способу общения с другими и пр., пр., пр.) называется воспитанием и социализацией. Человек построен так, что вполне может есть как и любое другое животное – обгрызая зубами прижатую к земле рукой (лапой!) косточку. И, если он обучен именно такому способу утоления голода, ему только эта поза и будет комфортной, зато необходимость использовать ложку и тарелку доставит очевидное неудобство и, возможно, будет невыносимой. И потому человек будет тем существом (хоть и похожим внешне на человека), чей способ действий и образ жизни станет для него его способом и образом. Человек, поэтому, единственное существо, от природы открытое миру и требующее хоть ЧЕГО-НИБУДЬ, чтобы быть. Чтобы быть собой. Человек, если хотите, НЕ ЕСТЬ САМИМ СОБОЙ. Он есть ДРУГИМ. Всегда – другим. Бытие в качество другого – вот сущность человека. И только ему она присуща ОТ ПРИРОДЫ. А не от природы?

Еще раз повторюсь: человек вынужден присваивать чужую сущность, вынужден быть другим, поскольку его род в том и заключается, чтобы не иметь ГОТОВЕНЬКОГО самого себя, данного ОТ ПРИРОДЫ. Его род лежит ВНЕ его, он – не в теле, не в структуре тела, а за его пределами – в общении с другими, в коммуникации. От того, как построена коммуникация, какова ее архитектоника (архитектура, строение, развернутое не только в пространстве, но и во времени), каковы ее характеристики, зависит и то, чем будет человек, каким он будет. Человеческая коммуникация – это род человека, особенность которого в том, что он – не воплощен, он разлит в пространстве и времени. И, именно потому, что он – не воплощен, он – не в плоти и крови, не в структуре тела, он может быть передан Другому. ЛЮБОМУ ДРУГОМУ. Сущность человека, поэтому, не только в том, чтобы быть ДРУГИМ, но и в том, чтобы ДАРИТЬ СЕБЯ ДРУГОМУ. Человеческая коммуникация – это поистине волшебная среда, превращающая существо в человека. Но – и это чрезвычайно важно! – не только от природы человеческое существо, а ЛЮБОЕ ЖИВОЕ СУЩЕСТВО.

Настолько, насколько живое существо втянуто в человеческую коммуникацию, насколько оно способно перенять способ действий и жизни Другого (в данном случае – человека), настолько оно становится этим другим, становится человеком. И обретает человеческие способности – иметь со-знание, мыслить, со-чувствовать и любить. Уметь «быть другим». И ёжик, и кошка, и птица, и змея – ВОВЛЕЧЕННЫЕ В ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ОБЩЕНИЕ, ЛЮБИМЫЕ, становятся нашими братьями не в переносном, но прямом смысле слова. Мы, их творцы, научая их своему образу жизни, любя их и заботясь о них, дарим им способность быть людьми – разумными, сочувствующими и любящими существами.

Тяпа в возрасте двух недель пережил страшную травму: у него был поврежден мозг, его древнейшая часть, отвечающая за физиологию – гипоталамус.

То была дикая ночь. В самую глухомань, в четвертом часу раздался резкий и страшный своей неожиданностью телефонный звонок. Из теплой постели я рванула к телефону – спросонья, в темени кромешной. Звонила незнакомая мне бабулька. Она не смогла объяснить, откуда у нее мой номер. Как не смогла объяснить, почему в это глухое время она звонит ко мне. Но все повторяла, что ее сын хочет ее убить и что я, именно я должна ее спасти. Но при этом отказывалась назвать свое имя и адрес. И в тот момент, когда я, охваченная холодным чувством совершаемого злодеяния, отступила от телефона, что-то странно маленькое и хрупкое хрустнуло у меня под ногой. Его головушка.

Он должен был спать у мамки своей в другом конце комнаты, он же крохой был, такие не бегают по квартире!

Он ходил и ходил кругами, механически, минута за минутой, час за часом, а из носика капала кровь. А я сидела посреди комнаты и, раскачиваясь, с тупым ужасом смотрела на существо, искалеченное, убитое мной. Уже тогда я ступила на дорогу, по которой мне идти сейчас. Нас с Тяпаней на рассвете увезли в ветлечебницу. «Не жилец», - был вердикт. «Пусть! Мы будем драться. Мы пойдем до конца», - ответила я. И мы прошли этот путь до конца. Вместе. Семь самых счастливых, самых чудесных лет моей жизни. В них уместилась вся жизнь этого магического, этого маленького беззащитного и восторженного существа.

У него были разрушены рефлексы. Он появился на свет – через чудовищную боль – с моей подачи – существом без рефлексов. Без врожденного способа поведения. Как человек. Как будущий человек. Как тот, кто должен быть Другим. И он им стал.

Маленький пушистый человечек, не умевший мяукать и мурлыкать, не умевший кушать и пить. Но умевший разговаривать. Его словечки... Их было не много, и не все я четко понимала. Но знала, что «кек» и «кеке» означают потребность в туалетике, куда я относила его, а «нАу – наИ» - грусть от того, что никто с ним не играет. А если отсутствие друзей по игре объяснялось тем, что все легли спать, и только Тяпка-полуночник бродит по комнате, это звучало уж совсем по-английски. «Найт», - говорил он жалобно констатируя факт, - «найт». «Найт», - соглашалась я. – «Спатки пора, Тортик». Он всегда пахнул бисквитным тортиком – сладеньким, свеженьким.

«АвАи», - предлагал он. «АвАи», - соглашалась я. Как оказалось, самым популярным, самым важным в языке людей словом было слово «давай» (что и звучало в его исполнении как «авАи»): «давай поиграем», «давай покушаем», «давай погуляем», «давай поспим». «АвАи» - нежное, тоненькое, мелодичное. Но все это было потом. А сначала был аутизм.

Он ходил и ходил кругами. Молчал. Не реагировал на ситуацию, не реагировал на звук и свет. Ни на что. Он жил в своем младенческом туманном мире внутренних ощущений. Ему не ведомо было чувство страха, опасности, радости. Он был глубоким аутиком. И он не рос. В восемь месяцев он умещался на ладони, оставаясь внешне маленьким двухнедельным котенком. Врачи удивлялись. Врачи говорили: «аномалия». Говорили: «карликовый кот». А у него был просто поврежден гипоталамус. И, значит, начинался гипотиреоз – нарушение в работе щитовидки, за которым – недостаток тироидов, отвечающих за обмен веществ, ухудшение памяти и постепенное нарастание полиорганной недостаточности. А на первых порах та же нехватка тироидов означала отсутствие роста.

Мы заказали ему домик – плетеный из лозы, снятый по мерке и по мерке же обширный, удобный, с окошечками. Мы поехали в отпуск вместе с ним – он же кушать сам не умел и ел только с ложечки, а пил из резиновой колбочки, смешно сворачивая язычок в желобок, по которому в рот стекали капли молока. Он не выжил бы в природе – как человек. Но природа – горы и небо, солнце и ветер – совершили невозможное. Природная природа и природа человеческая – вместе.

Он поехал с нами в гамачке, заботливо сшитым его «папой» - человеком, в ту страшную ночь отвезшим нас в больницу и тем спасшим жизнь. Он слушал песню горного ручья, для него пели птицы на рассвете, он смотрел на невиданных чудовищ – коров и коней и ...начинал внимать. Он начинал ВИДЕТЬ и СЛЫШАТЬ их – Других, незнакомых. Чем больше его окружало новых звуков, запахов, форм, чем больше он получал впечатлений, тем быстрее отступал аутизм. И Тяпка начал расти. К окончанию отпуска он уже был котиком, пусть очень маленьким, но уже не котенком. Вернувшись, мы обнаружили, что заказанный нами уютный домик уже мал для него. И это было радостью. Не последней радостью, подаренной им.

Впечатления были лучшим его лекарством. Засиживаясь дома в холодные зимние дни, он скучнел и съеживался. И замолкал. А по приезде из очередного путешествия долго лопотал, делясь с друзьями увиденным и унюханным. «АИ–нАу-наИ! Кех-кех-Аи-аИ»... Друзья не очень вслушивались и еще меньше понимали, но уважали, облизывали, дружески обнимали хвостами и предлагали поиграть. И, прижавшись бочком, блаженно затихали, обласканные глубоким покоем и любовью, струящимися от этого волшебного, невероятного существа.

Он дарил покой и любовь. Он наполнял смыслом любое занятие – глубоким жизненным смыслом. Он придавал завершенность миру, в котором без него – пустота и печаль, и дырки в пространстве, свистяще высасывающие бытие.

Он жил невозможно – вопреки прогнозам врачей, вопреки чудовищным анализам, вопреки всему. Уже в октябре прошлого года ему давали неделю жизни. На глазах росла опухоль, а наркоз – противопоказан. Когда он лежал в операционной, когда отказали легкие и полсуток он был подключен к аппарату искусственного дыхания, люди во всех концах света молились за него и посылали ему свою любовь и тепло. Из Донецка и Львова, из России и из Америки, из студеной Сибири и раскаленной Африки шли СМС-ки: «Тяпка, держись! Маленький, выживи, мы с тобой!». И он держался. И не семь дней – еще семь месяцев его маленькое сердечко, вместившее в себя весь мир, отдавало ему покой и тепло.

Он прожил семь лет, наполняя жизнь осмысленной тишиной, придавая ей мерность. Судьба подарила мне, подарила всем, знавшим его, великое счастье чуда.

Не хватило ли нашей любви – моей любви? Или сердце, державшее мир в бытии, устало от вселенской работы?

Трое суток мы боролись за его жизнь – днем и ночью. Трое суток без сна: только капельницы и слезы. Последние 17 часов надежды уже не было –только борьба за минуты, которые еще можно быть вместе. Но кровь шла изо рта – алая кровь. Отказали почки, начался отек легких. В два часа ночи я сказала ему: «Беги! Ты не должен так мучаться только потому, что я не могу с тобой расстаться. Беги же, любовь моя, душа моя, беги! Беги по мосту Радуги, - ты, без которого мир изъеден дырками небытия...»

Но он и тогда не ушел. И Бог не явил своей милости и не сжалился над нами. Он продолжал страдать и быть со мной. И тогда ночью мы поехали на такси на эвтаназию. В три часа ночи 29 мая мы умерли.

Это всё.

Был маленький – стал Великим. Так сказал мой неизвестный друг. Был маленький – стал Великим. Ты бежишь по мосту Радуги, где нет печали и боли. Пусть этот мост – будет! Только, пожалуйста, Господи, пусть существует это мост, где нас ждут любимые...

Тяпка, Тяпаня, Тяпанюшка! Не удержала... Прости...

И безмолвие имени твоего тяжелее надгробного камня....

Фото Тяпы: http://www.kontrast.org.ua/news/640.html